Он учился режиссёрскому мастерству сначала в Уфимском институте искусств, потом на курсах кинорежиссуры ВГИКа, в магистратурах при Школе-студии МХАТ и Центре имени Всеволода Мейерхольда — у Валерия Фокина. 

Работал режиссёром в Александринском театре, его спектакль «Цветы для Чарли» по роману Дениела Киза шёл на малой сцене Александринки около 10 лет. Всего выпустил более полусотни постановок. 

В Архангельске Сакаев поставил спектакли «Заводной апельсин», «Ромео и Джультетта», «Россия молодая», «Попытка к бегству» и «Вальпургиева ночь, или…», которая вошла в лонг-лист «Золотой маски» в 2016 году. 

И вот теперь вернулся в театр, в котором ему так по-особенному дышится. И уже провёл с «пановцами» первую читку «Зверушкиных историй» и начал репетиции. 

О своём особенном отношении к Молодёжному театру режиссёр рассказал «Региону 29».

«В Молодёжном театре инструменты, привычные в других местах, вообще не работают!».

— Искандер Рауфович, это были ваша инициатива и предложение — поставить в Молодёжном театре именно «Зверушкины истории»?

— Конечно, это было моё предложение. Эту пьесу я прочёл где-то год назад. У меня давно зрело желание предложить что-то новое в Архангельский молодежный театр, но я не решался. Молодёжный — такое место, где хочется предлагать лучшее. Здесь у меня нет страха ошибиться, и потому я ни разу не делал тут режиссёрских повторов, всегда предлагал только то, что ещё никогда и нигде не было мной поставлено.

—  Хотя, в принципе, вы практикуете дублирование ранее сделанных спектаклей: например, «Чайку» — в ульяновском драматическом и в Белорусском молодёжном в Минске.

— Но это, кстати, и не было дублированием ранее сделанных постановок. Всегда новый подход.  Хотя и «Сон в летнюю ночь» или «Ромео и Джульетту» я раза три ставил. Но «Ромео и Джульетту» поставил в первый раз — именно в Архангельске. И на этот раз разговор шёл о разных названиях, в том числе и о тех, что я когда-то уже делал. Но так выходит, что  в Молодёжном театре инструменты, привычные в других местах, вообще не работают! 

Например, в моё первое соприкосновение с Молодёжным я прислал «Лекаря поневоле» и на всякий случай — «Заводной апельсин». Причём я думал, что на «Лекаря» уж точно согласятся! И вдруг я получаю ответ: «Нам это не нужно, кому интересно это старьё? А вот „Заводной апельсин“ — это да, это драйв…». Я удивился тогда смелости и такому безбашенному подходу — когда готовы пробовать странное, непривычное, незнакомое… И так всё время — без берегов, без граней: и такое могут, и такое хотят… И нет страха — страха ошибки, совершения какого-то неверного шага. Такая смелость — это очень круто.

Это задаётся Личностью, определяющей развитие театра. Виктор Петрович — очень мощный, разный, он ничего не боится. Он — неудержимый поток, который нельзя в одно «правильное»  русло загнать. У него есть, чему поучиться. И я учусь. И не я один: все режиссёры, которые здесь оказываются, попадают во власть этой магической энергии и воли. И очень многие любят сюда возвращаться с какими-то безбашенными предложениями. Его театр ни на что не похож. Со своим лицом и стилем. И труппа — ватага, артель, группа гистрионов, такой живой организм. И сейчас как раз у театра очень интересный жизненный этап, и в нём очень хочется участвовать. Почему, собственное, я так настойчиво и предлагаю сюда постоянно какие-то пьесы, тексты, проекты.

«существует уже определённый шаблон — в спектаклях Сакаева все бегают, кричат, всё время что-то бухает, кого-то куда-то волочат, кому-то что-то ломают, — такой вечный „Заводной апельсин“»

— Ведь в прошлом сезоне было определённое намерение поставить в Молодёжном «Н.Ф.Б.» по «Идиоту» Фёдора Достоевского. 

Есть площадки, которые впитывают в себя любой текст, а вот пространство театра Панова –  не всё принимает, оно требует какого-то  особенного, «своего», текста. Я бы и Шекспира здесь с удовольствием ещё раз сделал, но это должен быть какой-то особенный, такой «пановский» Шекспир. Идей-то много разных, но все они должны быть спровоцированы этой средой и местом.

Мне здесь, в этом городе и в этом театре, как-то очень правильно дышится. И здесь я осуществил свою давнюю месту — сделал «Попытку к бегству» по «Затворнику и шестипалому». С Пелевиным я очень долго носился, долго писал инсценировку, и именно здесь, в Архангельске, она оказалась ко двору.

— Жанр спектакля  «Зверушкины истории»: «Терапевтический сеанс с последующим разоблачением» — это ваше изобретение?

— Да, слово «трагикомедия» немного бы всё «утяжелило». Пьеса короткая, кажущаяся очень простой и легкой. Но вот мы начали работать и поняли — ничего подобного, на самом деле, очень многослойный текст Дона Нигро.

Драматург он очень плодовитый, у него есть несколько любопытных пьес. Сейчас его в России, благодаря усилиям переводчика Виктора Вебера, очень активно ставят. Думаю, ещё и потому, что при новизне и витиеватости формы, он очень внятен по содержанию. 

— В описании делается акцент на том, что актёры не должны изображать животных на сцене. Это и понятно, ведь не нужно глубоко копать, чтобы понять, что пьеса — о людях?

— Она о людях, которых обстоятельства жизни спровоцировали на то, чтобы проявилось их животное начало.

— С другой стороны, ведь изображать животных или предметы — это такое базовое актёрское упражнение?

— Но зверя ведь можно спрятать, не подавать внешние животные черты явно. Можно намекнуть, постепенно проявляя эти свойства в актёрской игре. Приведу слова автора: «Я хочу, чтобы мы, зрители, видели не столько самих животных, сколько восприятие определённых зверушек другими животными — возвеличенными обезьянами, которые мнят себя человеческими существами». По сути вся пьеса — это 11 коротких историй о трагическом и комическом в жизни  обычных людей в необычных обстоятельствах. 

Вот ещё одна цитата из пьесы: «Мы висим вместе головой вниз в темноте, в сырости, и мы по-прежнему одиноки, каждый из нас». Это суть, самая соль этого текста. При этом пьеса —не тоскливая нудота об одиночестве: она очень смешная, жесткая, контрастная и отчасти провокационная. И очень узнаваемая. Это происходит с нами, здесь и сейчас. Мы все немножечко животные, животное в каждом из нас сидит и очень хочет вырваться из одиночества, в котором оно пребывает. Но вырываясь, понимает: то, что оно получило на выходе, — это совсем не то, к чему оно стремилось. 

— Наверное, и терапевтический сеанс, и разоблачение переживут как актёры, так и зрители?

— Ну, это немножко нагловатая такая заявка получается: «Приходите, сейчас всех лечить будем». Нет, это с моей стороны больше такая стилистическая игра, некий жанровый сдвиг. Хочется, чтобы эти «зверушкины истории» казались спонтанно возникающими.

Хочется поменять что-то и в моей работе с труппой. Потому что существует уже определённый шаблон — в спектаклях Сакаева все бегают, кричат, всё время что-то бухает, кого-то куда-то волочат, кому-то что-то ломают, — такой вечный «Заводной апельсин». А хотелось бы выйти за эти пределы, сменить взгляд. Поэтому я здесь отказываюсь от сценографии и роскошных костюмов. В этих историях важна личность исполнителя. И мы будем стремиться, чтобы эта личность проявилась через текст. Хочется сосредоточиться на актёрах. Потому что, во-первых, я очень люблю эту труппу, и во-вторых, я понимаю, что у них практически нет жанровых ограничений и творческих границ и запретов. Ну, классные актёры! 

Виктор Панов:

«Ромео и Джульетта» — гениальный был спектакль. Может быть, весной мы его восстановим. Он должен быть у нас в репертуаре, пусть он и будет другим. Ну, и Достоевский — я от него не отцеплюсь.