Фото Артёма Келарева.
Окна каминного зала театрального особняка на Логинова наглухо задрапировали чёрной тканью — революция не любит яркого света: только красный. С траурного полога на зрителей с чёрно-белых фотографий — реальных архивных снимков и стилизиованных портретов артистов, своеобразных магшотов, — смотрели народовольцы.
В этом преображённом запретной энергетикой соучастия публику встретил худрук Молодёжного театра и президент фестиваля Виктор Панов.
— Меня не интересуют академические театры, — заявил маэстро, — Конечно, Лев Додин — это гений, но вчера. А есть сегодняшние режиссёры, режиссёры будущего, и они у нас на «Европейской весне». Сегодня — «Жизнь за царя» Джулиано ди Капуа — он итальянец, а погружается в документы российской истории! И этот спектакль абсолютно заслуженно получил три главные театральные премии — «Прорыв», «Золотой софит» и «Золотая маска». А дальше — «Река Потудань» по Платонову. И закончится фестиваль с французским шармом — спектаклем «Мой милый кролик, моя трепетная лань». Придите, посмотрите, чтобы немножечко кайфануть с французами, с ними всегда весело.
Виктор Панов.В пространство спектакля, основанного на письмах, воспоминаниях и судебных речах членов исполкома партии «Народная воля», зрителей ввёл кроткий длиннобородый старец (Андрей Жуков), существующий в нескольких ипостасях на границе истории, театра и реальности. Между прочим, Жуков совмещает искусство со спасением людей: работает в больнице по двум специальностям — невролога и анестезиолога.
Андрей Жуков, он же граф Толстой, он же Фёдор Михайлович.Иконописный проводник, похожий одновременно на двух классиков русской литературы, прочёл два письма Льва Толстого, написанных с разницей в 25 лет двум императорам — Александру III в 1881-м с просьбой ответить добром на зло, простить убийц его отца, и Николаю II — с воззванием «встать во главе движения к добру».
А затем перевернул простой канцелярский бейдж и сменил образ: стал своеобразным литературным антиподом Толстого — Фёдором Достоевским. Кстати, писатель был в своё время даже соседом одного из народовольцев — Баранникова. И прологом к постановке стал отрывок из его «Дневника писателя» — о не донесении о готовящемся преступлении. Многоликий проводник показал публике лабораторию, где революционеры делали динамит и проявляли фотографии.
— В то время фотография распространилась по всей России, и фотографические мастерские на Невском росли, как грибы, — рассказал проводник. — И наши герои очень любили фотографироваться. Фотография — это ведь тоже оружие, особенно сейчас, и посильнее динамита: снимок, размещённый в Интернете, даёт взрыв побольше, чем бомба. Фёдор Михайлович, кстати, тоже очень любил фотографироваться.
Под его руководством зрители с трепетом приложили руки к ликам истории и оставили на них свои отпечатки. Позитив и негатив, чёрное и белое — священнодейственный процесс проявки фотографий стал метафорой осознания и переживания исторических событий, когда герои и злодеи меняются местами в зависимости от политической конъюнктуры. Негромкий голос, сосредоточенный действия проводника и таинственная атмосфера этого почти ритуала, когда хотелось говорить только шёпотом, заставляли зрителей чувствовать себя соучастниками.
За пять лет жизни спектакля «Театро ди Капуа» поменял множество площадок, как и народовольцы — места своей дислокации: его играли в подвалах и на чердаках, парадных лестницах и квартирах. На этот раз конспиративную квартиру в канун Нового 1880-го года, который некоторые народники праздновали, как последний, развернули в зрительном зале особняка на Логинова.
Александр Кошкидько.Живая высокая ёлка устремилась к самому потолку, Толстой-Достоевский тихонечко сел в уголок, уткнувшись в ноутбук, а артисты с особенной щепетильности попросили отключить телефоны: казалось, что рингтон может разрушить хрупкую звенящую тишину, в которой слышно было, как тикают часы, словно жандармы — разогнать сходку членов тайного общества.
За столом — те же, что и в «Слове и деле» — юркий смоляной с чарующим баритоном Игорь Устинович, великан под два метра ростом Александр Кошкидько, волоокая Илона Маркарова с короной медных кудрей, — а ещё пластичный лицом и телом, существующий в спектакле на грани безумия Павел Михайлов. Этот актёрский ансамбль получил номинации и призы ведущих театральных премий России.
У каждого — по нескольку персонажей: Степан Халтурин, Вера Засулич, Лев Дейч, Андрей Желябов, Софья Перовская, Николай Кибальчич, Макар Тетёрка, Софья Перовская, Вера Фигнер, Геся Гельфман. Некоторые звучат полу-инкогнито, в хоре, некоторые высвечиваются грандиозными сольными партиями: как цыганская, страстная Вера Засулич, поющая романс о том, «что нельзя генералу надругаться над простым человеком!», — некоторые — исповедально, иссушенно-горько, как Вера Фигнер, некоторые — с трагедийной скрупулёзной документальной точностью, как несчастная Геся Гельфман, умершая от осложнений после тюремных родов.
Новогоднее чаепитие происходит вне времени, одновременно в прошлом и будущем: воспоминания о хождениях в народ, первых актах индивидуального террора наслаиваются на судебные речи и письма к родным из Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Режиссёр Джулиано ди Капуа наделяет своих персонажей революционеров сверхъестественной интуицией.
Читая письмо революционерки к матери: «Моя участь вовсе не такая плачевная…», — Илона Маркарова нарезает чёрный хлеб и накрывает кусочками простые гранёные стаканы — для себя и для товарищей.
Александр Кошкидько накрывается стулом, пряча лицо за его спинкой, как за решёткой. Здесь каждый прозрел и принял свою судьбу. Кто-то из них умрёт в возрасте чуть за 20, а кто-то будет жить, как Вера Фигнер, и осознает свои ошибки, поверит в необходимость «воспитательной работы над собой», духовной, прежде всего, революции.
— У нас не было никакого желания оправдать террористическую деятельность наших героев, оправдать убийство невозможно, — рассказала автор идеи спектакля Илона Маркарова, — но нам был важен путь, который они прошли — они ходили в народ, осваивали прикладные профессии, жили в нечеловеческих условиях. Например, Вера Фигнер одной из первых русских женщин получила медицинское образование в Швейцарии, и могла совершенно спокойно там остаться, лечить богатых людей и не знать никаких бед. Но она приехала в деревню и работала как фельдшерица — не ради денег, не ради славы. Да, в результате они пришли к террору, и ничего хорошего из этого не вышло. Один царь сменился другим, наступила тёмная реакция. И в преклонном возрасте Вера Николаевна признала свою ошибку: их действия привели к тому, что те, кто пришёл на смену, стали ещё большими зверьми.
Игорь Устинович.Эмоциональная тональность откровений жесточайше колеблется от трагедии к почти фарсу: то зажигают церковные свечки на ёлке — они догорают к финалу, — то надевают мексиканские сомбреро или фальшивую белую бороду Деда Мороза и кокошник Снегурочки, говоря о политической борьбе с белочкой и макакой.
Павел Михайлов.Актёры то полностью сращиваются со своими героями, демонстрируя принятие, то отдаляются, взирая на них с расстояния вытянутой руки и позволяя себе ироничные интонации. Они существуют то с подчёркнутой пассионарной страстностью, то истерически, то устало, то жадно, то растягивая слова на манер Бродского, как псалмы, то рубят с плеча, то говорят, как вмиг протрезвевшие, но всё ещё слегка хмельные.
В финале зрители, чувствуя себя присяжными-заседателями, замирают в ожидании последнего слова Веры Фигнер. Этим напряжённым ожиданием — вечной невозможностью получить ответы на тревожащие вопросы прошлого — и заканчивается спектакль. Примечательно, что отрывки этого последнего слова таки прозвучали, но Джулиано ди Капуа предпочёл взять паузу, закончить спектакль этой звенящей тишиной и чувством недосказанности. На фестивале опять свершилась какая-то химия: удивительным образом совпали место, время и, главное, зрители: Архангельск, протестный апрель и люди, чувство ответственности, сопричастности и собственного достоинства у которых сегодня как никогда обострено.