Первая лаборатория, которую главный режиссёр театра Андрей Тимошенко инициировал в 2018 году, ещё не была тематической: четверо режиссёров из разных уголков России — из Туапсе, Краснодара, Москвы и Санкт-Петербурга — ставили эскизы по МакДонаху, Сухово-Кобылину, Толстому и Чехову. И после неё в репертуар «архдрамы» вошли «Три сестры» Глеба Володина. Вторая была уже с одним вектором — абрамовским, — и из неё вырос спектакль «Сарафан» Марии Критской. 

А тут вдруг театр дал трём режиссёрам тему — пусть и не свободную, но дающую большое пространство для манёвра — «Миф Древней Греции». Каждый из троих режиссёров выбрал свой миф и освоил своё театральное пространство. 

Байки о греках

Независимый режиссёр из Санкт-Петербурга Андрей Гогун поразился масштабу основной сцены «архдрамы», увидев в ней сходство с античным амфитеатром. Он рассказал, что работает в айти-службе СПбГУ и занимается оцифровкой архивов университета. Так вот однажды ему-де попался фрагмент записи об этнографической экспедиции в Архангельскую область, участникам которой жительницы одной заброшенной деревни рассказали сказ «Игра об Одиссее Первозванном». Его-то Андрей Гогун и восстановил.

Задумав показать женский взгляд на «Одиссею» Гомера, режиссёр не стал выводить на сцену долготерпеливую Пенелопу вместо царя Итаки, но сменил рассказчика: передал историю из уст слепого полумифического древнегреческого поэта в уста простых северных женщин, окающий и цокающих. И выбрал на роли рассказчиц трёх актрис — Наталию Латухину, Кристину Ходарцевич и Татьяну Боченкову, облачившихся в красные платья-рубахи из «Пряслиных».

Получился, правда, не столько женский взгляд, сколько взгляд на женщину, которая по-прежнему осталась лишь свидетельницей, а не активной участницей. Её режиссёр представил во вполне патриархальном ключе, наделив традиционными ролями — кормилицы, рукодельницы, сказительницы.

Экраны для видеопроекций сократили расстояние между зрительным залом и сценой, ведь много чего важного происходило на кухонном столе, за которым сидели три актрисы. В их руках, под столовыми ножами и на разделочных досках разворачивался целый предметный съедобный театр, где ложка стала веслом, морковь — женихами Пенелопы, а перо зелёного лука — стрелой чудесного одиссеевого боевого лука. Нарезка овощей стала остроумной метафорой кровопролитья: женщина кормит, мужчина убивает.

В перерыве Андрей Гогун признался в невинном обмане: на самом деле, рассказ про этнографическую экспедицию и «Одиссея Первозванного» — это мистификация. Режиссёр мог бы в этом и не признаваться, однако испугался, что поверят. А пошёл он на эту хитрость, очевидно, за тем, чтобы оправдать стилизацию гекзаметра под поморскую говорю. Впрочем, режиссёр не впервые сталкивает, казалось бы, несовместимые друг с другом формы и содержания. В «Потере равновесия» он наложил рассказ о подводниках на японскую оперу, а здесь — античный эпос на северный сказ. И, надо сказать, не так уж между ними и мало общего: поморки как Пенелопа (пусть и не на 20) лет провожали своих мужчин в море. И там, и тут — история ожидания, возвращения, бесконечного путешествия.

О любви

Режиссёр из Барнаула Андрей Воробьёв облюбовал камерную сцену драмтеатра. Свой отрывок «Метаморфозы», основанный на мифах о похищении Персефоны Аидом и сошествии Орфея в царство мёртвых за Эвридикой, он назвал не эскизом, не этюдом, а ощущением. 

На передачу этого ощущения работали приглушённый свет, замутнённое дым-машиной пространство, зерно в складках полиэтилена на полу как дань богине плодородия, взаимодействие актёрских энергий и пластическое решение.

Мария Степанова играла отстранённую Персефону, Иван Братушев — совсем не сумрачного Аида, Нина Няникова — упрямую мать Деметру, безучастную ко всему, кроме своего горя от потери дочери. Она же в роли Эвридики соединилась в озорном трепетном дуэте с Михаилом Кузьминым, исполнявшим роль Орфея. 

Резвясь и корча рожицы, как дети, обнюхивая друг друга, как животные, взрывая сценический текст вкраплениями современной лексики, они на фоне Персефоны с Аидом, связанных не столько любовью, сколько колдовством и договором, казалось парой несмышлённых ребятишек. Глупее, наивнее, но счастливее.

Восхождение и полёт

Абрамовский зал стал площадкой для третьего эскиза. Филипп Виноградов, учившийся у режиссёра и художника-постановщика Дмитрия Крымова, обратился к мифу о Прометее. Получилась постдраматическая история, в которой звук, голос, движение и тело оказались гораздо важнее сюжета.

Всё началось с акробатического вступления: исполнитель роли Прометея Константин Мокров восстал из-за спин зрителей и прошёл у них над головами, осторожно ступая по подлокотникам стульев. Для каждого нового шага стулья ему подставляли статисты в чёрном, выстраивая своеобразную живую цепь. Сначала мятеж — потом наказание. Приковывание титана к скале помогли изобразить те же стулья, простыня и белый грим.

Анна Рысенко.Анна Рысенко.

Интригующее послевкусие оставил постфинальный эпизод. Актриса Анна Рысенко, которая до этого изобразила огонь, что в пояснении не нуждалось (но она почему-то пояснила) попросила у зрителей разрешения показать один трюк — передать ощущение полёта. То, что чувствовал Икар, то, что чувствовала она сама во время лаборатории. На секунду с помощью нехитрого фокуса с зеркалом актриса действительно будто зависла в воздухе.

И вот думайте теперь — было ли это импровизацией или же ещё одной мистификацией, частью режиссёрского замысла. Почему-то кажется, что второе. Есть что-то артистическое в этой бесхитростности, нечто неслучайное в этой спонтанности. Как бы то ни было, это штрих ко всей лаборатории, на которой, кажется, артисты ушли в безоглядное творчество, в которой, кажется, важнее оказался процесс, нежели результат. И как будто не так уж и важно, получат ли эскизы продолжение или останутся чистым экспериментом. А зрители смогут увидеть их видеоверсии в социальных сетях «архдрамы».